АЛУНАКОРА

ЧАСТЬ 1. ИЗ ОТКУДОВА В КУДАРСК

…Кто ты, покинутый всеми и мной,
В пору расцвета не знавший потерь.
Облаком белым, ветром гонимый
В битве с туманами прожитых дней.
Счастья в руках не умевший держать,
В лужах апрельских свое отраженье
Словно в безоблачном небе искал.
Кто это – я? Нет, мое приближенье…

В. Сухоруков - «Битва с туманами»

* 0 *

Алунакора

Другое время. Другое место.

- Как ты думаешь, зачем мы делаем… ну то, что делаем?

- Знаешь, твой вопрос напоминает мне анекдот про парня, который однажды глубокомысленно изрек: «Жизнь похожа на чашку кофе… ». А когда его спросили, что это значит, он ответил: «Откуда я знаю, я ведь не философ». А ты случаем не философ?

- Лелока, я не об этом… мы ведь знаем друг друга тыщу лет…

- Не преувеличивай… совсем даже не тысячу… три года… чуть больше…

- Да не важно, хоть три дня, ответь мне… почему мы делаем это… и кто решил, что это – правильно?

- Дорогой мой Краус, тебе срочно надо пообщаться с Тангой или еще с кем-то из ее девочек. Они тебе все объяснят: и смысл жизни расскажут и национальную идею, если хочешь, обрисуют… от «а» до «я», причем со всеми точками над каждой «и»…

- Это очень смешно… ха-ха… ржунимагу… Я к тебе пришел с серьезным вопросом… я считаю тебя другом… я… а ты… ну давай-давай… продолжай…

- Не злись, Краус… ты такой милый в этой своей злости… как медвежонок, ей богу... А если серьезно...если тебя действительно так волнует этот вопрос… попроси аудиенции у Алуны. Только учти – это может очень плохо кончиться. Поверь мне… очень плохо…

* 1 *

Когда-то в детстве мне снились волшебные сны, в которых я летал. Иногда высоко в небе. Иногда низко-низко, едва не касаясь земли. Сюжет сна был совершенно не важен, главное – это чувство полета, чувство непередаваемой легкости и счастья, от которого обмирало сердце. Абсолютного счастья и абсолютной свободы. А потом ты просыпаешься и тебя переполняет радость. Просто потому что светит солнце и ты вспоминаешь о новом оловянном солдатике под подушкой или о предстоящем походе в цирк или зоопарк. А за окном лето, из кухни доносятся какие-то вкусные запахи, голоса отца и бабушки, и значит надо вставать, чтобы прожить очередной хороший и беззаботный день, какой бывает, когда тебе шесть лет и ты уверен, что умеешь летать.

Этой ночью я тоже летал. Это немного странно, летать во сне в 37 лет. Но самое странное не это, нет. Самое странное и загадочное то, что, уснув в своей постели, я проснулся под железнодорожной насыпью на куче мокрого гравия с распоротой щекой и полным непониманием происходящего.

До этой минуты все было как всегда: я вернулся с работы, по дороге заскочив в супермаркет, купить поесть, потому, что дома не было ничего, чтобы можно было бы употребить в пищу. Пачка пельменей, пакет сока, пара соусов да батон хлеба – а много ли надо человеку, который живет один и не парится отсутствием первых блюд и деликатесов, потому что не хочет готовить? Вернее было бы сказать, что почти не умеет, но это не так уж и важно.

Как и в любой другой вечер (не считая особенных вечеров с дамами), я поужинал и сел смотреть ти-ви, все подряд: новости, какие-то фильмы, спорт, очередное тупое ток-шоу, еще новости… Переключение каналов – моя любимая болезнь, и счастье что рядом никого нет и некому спорить со мной или пытаться отнять пульт. Ты просто сидишь, отключив мозги, почти дремлешь под бубнеж очередной «говорящей головы». Это здорово расслабляет, ты забываешь все неприятности рабочего дня, эти пустопорожние факсы в никуда, мерзкий кофе, убийственную тоску совещаний, а главное - свою начальницу, огромную злую бабу с квадратной челюстью, которая каждый день перманентно звонит мне по внутреннему телефону и в сотый раз начинает выяснять, где находится сотрудник Иванов-Петров-Сидоров (у которых, как и у всех в нашем офисе, есть корпоративные сотовые телефоны), при этом она жует яблоко, громко чавкая прямо в мое ухо. А мне так и хочется закричать ей в трубку: «Какого хера ты спрашиваешь меня, тупая сука?! Мобильник изобрели 30 лет назад – а ты не знала?!» Но я говорю: «Да, да, конечно. Как только я его отыщу – сразу сообщу Вам»… А потом, действительно, ищу, нахожу и докладываю. Просто блевать хочется…

Не сказать, чтобы я так уж ненавижу свою работу или не люблю людей. Вовсе нет. Просто зачастую телевизор для меня – лучший собеседник, а глаза любого пса – гораздо выразительнее человечьих.

Незаметно вечер перетекает в ночь, я барражирую по Интернету, читаю ничего не значащую хрень на разных форумах, проверяю почту (ни одного письма!), качаю с локальной сети новые европейские фильмы, которые собираюсь посмотреть в ближайший выходной. Я люблю европейское (в основном испанское и французское) кино, в отличие, допустим, от американского, но не потому, что я такой продвинутый любитель Годара или Феллини (кстати, их фильмы не стал бы пересматривать дважды), а по причине частого созвучия настроений: моего и фильма. Перманентная депрессия, любовь как война, жизнь в стиле noir. Одним словом «… je t'aime melancolie». С этой песенкой обожаемой мною Mylene Farmer, звучащей где-то внутри меня, я выключаю компьютер и несколько секунд сижу неподвижно. Еще один день прошел.

А дальше будет все как всегда: я приму душ, послушаю светлую печаль Cезарии Эворы, а после начнется мое главное развлечение – сны.

Почему развлечение? Да потому что я все еще верю в теорию сна, которую сформулировал когда-то Зигмунд Фрейд. "Желания, подавляемые в течение дня, проявляются во снах", - говорил он. И это мне очень понравилось. Ведь по его теории получается, что в каждом своем сне я буду заниматься сексом с мулатками, кушать исключительно бигмаки, маринад из форели, ореховый торт и другую, ужасно вредную (но очень вкусную!) пищу, посещать Disneyland, ковыряться в носу, смогу наконец-то послать на хер своего шефа (вернее – шефиню) и всех её замов, буду спать в обед (а вот это очень интересно – «я сплю и вижу сон, как я сплю и вижу сон»), улетать в Париж и умирать там и так далее и тому подобное… Список моих «вредных» желаний обширен. И действительно, сомн этих сумасшедших и глупых потребностей я успешно подавляю в себе в течение всего дня с тайной надеждой отдаться им во сне. Но приходит очередная ночь и мне опять снится всякая ерунда, не имеющая никакого отношения к теории Фрейда.

Конечно, это не значит, что сны мои неинтересны. Они, как фильмы - разные: цветные и черно-белые, ужасные и эротические, убийственные в своей правдивости и бесконечно сюрреалистические. Но есть сны, которые повторяются. Снова и снова, с пугающей меня настойчивостью. На самом деле, в этом нет ничего приятного, иногда это мучительно, иногда тоскливо. Много раз за свою жизнь я смотрел «повторяющиеся» сны и слава богу, что они имеют свойство заканчиваться. Кроме одного. Мой последний repeating-сон до обидного неинтересен, мне грезились гораздо более захватывающие сюжеты, после которых просыпаешься с бешено колотящимся сердцем или мокрыми от слез глазами или вообще на полу, давясь от смеха. Но остался почему-то именно этот сон и каждый раз я с нетерпением жду его, надеясь увидеть его окончание, но не могу, как не могу понять, что скрыто в нем. Прошлой ночью мне вновь снился все тот же сон: я бегу по темным пустым улицам незнакомого города, я совершенно не знаю, куда бегу, но бежать совсем не трудно, а скорее наоборот. Улицы движутся мимо очень плавно, мелькают дома и деревья, все выглядит очень «по-киношному». Постепенно становится темнее, я почти не различаю дороги, но впереди - вдруг - появляются железнодорожные пути, их много, семафоры, стрелки, прожектора на высоких опорах, лязг вагонов, запахи масла и солярки в тяжелом влажном воздухе… Почти в полной темноте я вбегаю на бесконечно длинный мост над путями. Мост очень высок, внизу все скрыто серой дымкой, и я бегу по этому мосту. Я знаю, что где-то он закончится, и я обязательно упаду вниз, но я знаю и другое: я умею летать. Это знание и эта уверенность во мне абсолютны и от этого мне так легко. Я бегу все быстрей, туман внизу становится гуще, мне страшно от мысли о крае и одновременно меня обуревает крайнее любопытство, мои ноги едва касаются ребристых железных плит. Еще чуть-чуть, еще и…

Обычно в этом месте сон обрывался, я просыпался с какой-то тяжестью внутри и обидой на «создателей» моего личного dream-шоу. Мне очень хотелось увидеть финал этого ночного марафона. Но я всегда знал, что это плохой сон, просто не знал, насколько он плох.

Сегодня все было не так. Я бежал по улице, и мой бег мало отличался от реального, мне было тяжело, ноги гудели, хотелось пить. Улица тоже была пугающе настоящей, от домов, окон, столбов и деревьев волнами исходила угроза, я это чувствовал, краем глаза я замечал какие-то тени в подворотнях, слышал сдавленные крики и визг тормозов. Но я бежал, боясь остановиться, как будто любая остановка могла стоить мне потери сна. Или жизни. В моей голове звучали сотни голосов и все они пели нестройным хором:

…Божья коровка заберет на небко
Еще одну детку глупую детку.
Заберет с собою еще одну душу
Ты ее не слушай… не слушай… не слушай…

Совсем стемнело, я бежал из последних сил. Впереди, в черном небе уже показались огни, резко зазвучали гудки тепловозов, и воздух стал тяжелым и влажным, как после дождя.

- «Дай мне напиться железнодорожной воды… » - прохрипел я, думая, что пропел. Пить и правда хотелось ужасно. – Мля, где же мост?...

Мост возник из темноты внезапно, как фантом. От неожиданности я споткнулся и неуклюже упал руками вперед. Выглядело это так, будто большая уставшая жаба прыгнула на ступени в последнем и решительном броске. В другой ситуации все это показалось бы мне ужасно смешным, и я бы с удовольствием посмеялся. Я не боюсь смеяться над собой, и считаю людей, не ведающих самоиронии, тупыми напыщенными индюками. Но данная обстановка, время и место совсем не располагали к веселью.

Отряхиваясь и чертыхаясь, я стал медленно подниматься по железным ступеням наверх. Подъем все длился и длился, казалось, ему не будет конца. Зато стало легче дышать: теплый свежий ветер дул мне прямо в лицо, а я все шел и шел, как Эдмунд Хиллари на свой неведомый Эверест. И еще неизвестно, кому было труднее…

Наконец ступени закончились, и я увидел длинную ребристую спину моста, уходящую в ночь. Ноги гудели от долгого подъема и не было никакого желания идти вперед. Но я жил по законам моего сна и меня никто не спрашивал о желаниях. Надо было заканчивать это шоу, во что бы то ни стало.

Отдышавшись, я побежал этакой ленивой трусцой. Даже пытался чего-то насвистывать. Но с каждым шагом бег мой становился все быстрее и быстрее. Я чувствовал неведомый прилив сил и толчки ветра в спину. Я ускорялся, как Бен Джонсон на стометровке. Как самолет на взлетной полосе. Образ самолета захватил мое воображение, и я раскинул в стороны руки-«крылья». Свежий ночной воздух развевал мои волосы, сердце бешено колотилось где-то под горлом.

- Старт! Старт, дикая кошка! Старт! – орал я (фраза из «Лунной радуги» всплыла неожиданно, но очень к месту). - Иду на взле-е-ет!!!

Мост кончился также внезапно, как и появился. Просто – раз! – и под ногами оказался воздух. «Ура!!! Я лечу!!!» – мне хотелось крикнуть на весь мир, но крик умер, не родившись. Я не летел. Я падал. Падал вниз, в пелену тумана, туда, где жадно раскрыв объятья, ждала меня неласковая земля.

«Из земли пришли, в землю и уйдем!» - это все, о чем я успел подумать.

* 2 *

- Мил человек, ты живой? - голос звучал в моей голове, будто через подушку – глухо и едва слышно - Давай пособлю… подымайся… тяжелый какой…

Кто-то потянул меня за плечи вверх, и я почувствовал резкую боль в спине, щека горела огнем и что-то мокрое и холодное текло за шиворот.

- Пусти… пусти, больно – прошептал я и сам еле расслышал свой шепот, но мой добровольный помощник все же услышал.

- Ну, слава те хосподи! Живой… А я уж, грешным делом думал - все… Амба… Как же это так тебя угораздило-то? Ты посмотри, никак не могут поаккуратней…

Я приоткрыл глаза и увидел прямо перед собой мокрый рельс. Я лежал, почти уткнувшись в него носом. По его отполированной поверхности били капли дождя, отлетая брызгами мне в лицо. Собрав остаток сил, я перевернулся на спину. В ту же секунду небесная вода залила мне глаза, а заодно немного привела в чувство. Кое-как приподнявшись на локте, я наконец-то увидел своего собеседника.

Это был классический дедок из книжек про коллективизацию, этакий дед Щукарь. С жидкой бороденкой и ленинским прищуром. По крайней мере, я его таким и представлял. Вот только одеяние его показалось мне несколько эклектичным: известная (в узких кругах) куртка «ROYS» ярко синего цвета с разодранным рукавом, грязные галифе из зеленой диагонали и серебристые, почти новые сапоги-«луноходы». А венчала этот «ансамбль» красная вязаная шапка-«пидорка». Мне вдруг стало смешно и я захихикал противным голоском.

- И чего это ты, мил человек так ржешь? – заинтересованно спросил дедок.

Я смеялся все громче, левая сторона лица болела все сильнее, так что ответить я в принципе не мог. Просто махал на него рукой и хохотал. Я забыл про дождь, про то, что сам лежу на мокрой земле и выгляжу, наверное, как последний засранец. Нет, мне не объяснить этому дедуле, что его куртка и сапоги-«дутыши» – просто мечта провинциального хулигана конца 80-х. Круче была только японская «Аляска» с ярко-оранжевым подкладом или финская «LUHTA». И выглядел этот дедушка как мой, сильно постаревший, одноклассник Ширяй (мир праху его).

Левой рукой я придерживал больную щеку и вдруг почувствовал на ладони что-то теплое и липкое, то что не успевали смывать капли дождя. Поднося ладонь к глазам, я уже знал что увижу. Крови я не боялся, особенно чужой, а вот к своим порезам, ссадинам и прочим ранам отношение мое было достаточно трепетное. Рука была красной. Смех пропал сам собой, я затих и тупо смотрел на ладонь.

- Да ты не дрейфь, паря – сказал дед, глядя на меня с фирменным прищуром. – Щас до фельшерихи дойдем, она тебе «зеленкой» зальет щеку-то. Царапина там у тебя, не переживай… Встать сможешь? Идти надо, промок я совсем тут с тобой…

Я медленно поднялся, пытаясь устоять на непослушных ногах. Сознание мое еще не прояснилось и куда-то идти совершенно не хотелось. Я задрал лицо к небу и стал ловить ртом дождевые капли. В голове было холодно и гулко, как в пустой квартире, ни мыслей, ни желаний, кроме, пожалуй, одного – лечь куда-нибудь в уголок, где сухо и тепло, и наконец-то проснуться и понять, что все вокруг меня – кошмарный сон, и эта кровь на моих руках, и эта промозглая ночь, эти мокрые рельсы и этот нелепый дед – все это сон…

Но дождь продолжал падать мне на лицо, и он был более чем настоящим. Болела ушибленная спина, щека распухала и горела, и мне было все тяжелее стоять, меня качало и тянуло к земле.

Дедок был уже на путях, он внимательным взглядом осмотрел меня с ног до головы, хмыкнул и пошел по шпалам прочь. Делать было нечего. Остаться здесь – значит, по-крайней мере, до утра мокнуть под дождем и мерзнуть как собака. Это – без вариантов. Значит надо топать за дедом к людям, бинтовать свои раны, согреваться, чем бог пошлет ну и вообще…

Пока я обдумывал свои дальнейшие действия, дед почти скрылся в полосе какого-то белесого тумана или дыма. «Откуда туман во время дождя?» - подумал я уже на бегу (если мое ковыляние можно было назвать бегом), боясь потерять из вида красную шапку деда. «Постой, Красная Шапочка!» – так и хотелось крикнуть ему в след. Мне опять стало смешно, хотя, по идее должно быть страшно от той действительности, в которой я оказался совершенно непонятным образом. Вот уж воистину, жизнь – странная штука.

Дождь - мелкий и холодный – все сыпал и сыпал из черно-серого, похожего на кисель, неба. Что было по сторонам насыпи, по которой шли мы с моим проводником, я почти не видел. В сером мареве, которое я принял за туман, угадывались деревья и кустарники, но ни звука, ни шороха не доносилось до меня. Только скрип наших шагов да шум дождя. Я обреченно шел, уткнувшись взглядом в спину моего проводника и напевал про себя детскую песенку:

Мы в город Изумрудный
Идем дорогой трудной,
Идем дорогой трудной,
Дорогой непрямой
Заветных три желания
Исполнит мудрый Гудвин…

«Как же… - подумал я вдруг, - исполнит, вот только кто и что? Куда мы идем и что за Гудвин встретит меня там?» Судя по событиям сегодняшней ночи, в конце путешествия ждать меня могло все что угодно, включая и, собственно, полный «конец». Но выбора не было. Либо – за дедом к людям, либо одному – куда? Ответа на этот вопрос не было, зато был отличный повод предаться пессимизму или даже запаниковать. Но тут я вспомнил старый анекдот про Страшилу Мудрого, которого все звали Мудрилой Страшным, и который тоже в свое время ходил к Гудвину подправить мозги, немного повеселел и прибавил шаг.

Идти по шпалам было очень неудобно, кто ходил - тот знает. Идти по ним в полуобморочном состоянии – неудобно вдвойне. Но я упорно шел, стараясь не потерять из вида моего странного проводника. Дождь прекратился, ночь стала гуще и холоднее. Неожиданно рельсы повернули влево, но дед шел прямо, не сворачивая, оставляя железнодорожную колею позади. Я ковылял сзади от него на расстоянии вытянутой руки. Мы стали спускаться по мокрой насыпи, прямо в туман. В какой-то момент я представил себя Ежиком и снова рассмеялся. Все, что произошло со мной в течение последних минут (или часов?) – все это было так необычно и нереально, что я чувствовал себя персонажем какой-то фантасмагории, героем, попавшим в сказку из повседневности, навроде октябренка Вити. А вдруг я и в правду, как тот Ежик, встречу Лошадь, гуляющую в тумане? Тогда уж я спрошу у нее, как она спит в нем и не захлебывается?

Воспоминания детства, всплывшие неожиданно из самых глубин памяти, словно костер из можжевеловых веточек, наполнили меня теплом и спокойствием. Ведь в детстве не думаешь о том, что не бывает говорящих ежей, а фокусы Хоттабыча противоречат законам физики. И вообще, нет никакого Хоттабыча и Деда Мороза тоже нет. Но ты еще веришь в чудеса, ты просто живешь в ладу с этим миром, точно зная, что сны – продолжение твоей дневной жизни и все в них взаправду и не надо думать почему летает обычный потрепанный ковер, а надо спасать попавших в беду Элли с Тотошкой, помочь Тильтиль и Матиль отыскать Синюю птицу, быть добрым и справедливым по обе стороны реальности. Так мне говорила мама, гладя меня по голове перед сном. Она сидела на краешке кровати и тихим голосом рассказывала мне простые истины, а я лежал под теплым одеялом, почти спал и даже не мог представить, что все это может закончиться в один миг.

* 3 *

Андрею только-только исполнилось семнадцать, когда он остался один на один с огромным миром чужих людей. И не в фигуральном смысле, а в самом что ни на есть прямом. С тех пор его память упрямо блокировала воспоминания тех ужасных дней. Он отчетливо помнил лишь то, что было до и что стало после. Пятидневный промежуток жизни, в который уместились авария, реанимация, похороны, почти стерся в сознании Андрея, как стирается под струями дождя торопливая надпись мелом на стене, оставаясь лишь едва заметным пунктиром.

Каждый раз, засыпая, Андрей видел их, счастливых - родителей и брата - они ушли вместе, оставив его жить. Злая насмешка судьбы была в том, что в тот самый день и час, когда «девятка» его отца, ударившись об разделительный «отбойник» трассы М52 летела вверх колесами в никуда, Андрей сидел в поточной аудитории политеха в окружении таких же, как и он, абитуриентов и тупо смотрел в экзаменационное задание. Он сидел, уткнувшись в листок с формулами, и с тоской думал, что сегодня – самый плохой день в его жизни. И самое страшное – он оказался прав. Причем прав на 1000%. И когда в аудиторию зашел какой-то неприметный человек и громко назвал фамилию Андрея, он вдруг испугался так, что не смог пошевелиться.

Последующие часы и дни сплелись для него в один кошмарный клубок горя, проблем, слез, суеты, опустошения и еще десятка дел и чувств, о которых обычно люди стараются даже не думать. Андрей благодарил свою память, которая спрятала эти «файлы» в какие-то, известные только ей, секретные директории. До лучших времен, если, конечно, времена могут быть «лучшими».

В траурном зале крематория было тихо до звона в ушах. Андрей сидел прямо перед постаментом, напрочь лишенный мыслей и чувств. Их просто не было. За прошедшие четыре дня из него выветрились все переживания и воспоминания, он сдулся как воздушный шарик, ощущая себя таким же сморщенным и ненужным. Он чувствовал этот невыносимый вакуум внутри себя, но заполнить его было нечем. За стенами Дома Скорби пылал июль, а Андрею было зябко. Черный мрамор пола, красно-зеленые венки и золотые буквы на траурных лентах – все было для него льдом. Холод, казалось, был разлит в воздухе, Андрей неподвижно сидел на самом краешке стула, глядя вниз на свои белые пальцы с синеватыми ногтями, и ждал.

Говорят, Бог любит троицу. Если это действительно так, то Он должен был быть доволен. Трижды на постамент в центре зала ставили гроб. Трижды обреченно звучал орган и церемониймейстер что-то говорил тихим голосом, стоя за кафедрой. Трижды гроб медленно и неотвратимо опускался вниз. После, когда все закончилось, Андрей стоял у опустевшего постамента и скорбные люди в черном подходили к нему, говорили какие-то слова, стараясь не смотреть в глаза, держали его за руку, целовали в лоб. А за большим, во всю стену, окном лежало поле с далекой березовой рощей и высокое синее небо казалось, вот-вот заплачет вместе с ним не по-летнему холодным дождем. Но ни слез, ни дождя не было. Там, за стеклом плавилось июльское солнце, день клонился к закату, и ничего не изменилось во вселенной. Все также дул ветер, росла трава и падали звезды. В мире, где в минуту рождаются 260 новых людей и почти столько же умирают, никто просто не заметил его горя. В этом долбаном мире, где за столь краткий миг происходит подобная «смена составов», нет места памяти и жалости. «Никого не жалко, никого… Ни тебя, ни меня, ни его… ». Когда все ушли, Андрей медленно опустился на стул и закрыл глаза.

А через 40 дней наступила осень.

Это была его первая большая потеря. Возможно, самая большая, но не единственная. В политех он все же поступил, честно говоря, даже не помня как. Вероятно, трагедия, произошедшая с ним, косвенно помогла. Преподаватели ведь тоже люди. Но запас его нужности этому миру с того июльского дня стал таять. И Андрей не знал, как пополнить его, где найти источник этой «маны», какие нажать клавиши, чтобы включился, наконец, «режим бога» и он стал бы железным колоссом, не знающим боли и пощады. Он мечтал, чтобы его жизнь была всего лишь игрой, а на этом жизненном gamepad`е, прямо под большим пальцем правой руки всегда была маленькая красная кнопка RELOAD. И тогда Андрей всегда мог бы переиграть эту «миссию», изменить сценарий, набрать God Mode и обмануть судьбу. Он был молод и глуп, но, в отличие от своих близких, он был жив. Или ему это просто казалось?...

* 4 *

Не знаю, сколько мы шли в тумане, поднимаясь на пригорки и спускаясь в ложбины, пока не вышли на дорогу. Старая бетонка с проржавевшим указателем «село Откудово – 500 м» была пустынна. Дедок, не оглядываясь, бодро затопал по обочине, по всей видимости в это самое Откудово. За всю дорогу он не проронил ни слова, я тоже молчал, да и что я мог у него спросить? Вряд ли бы он смог ответить на мои вопросы. Я просто шел за ним, надеясь выйти в какое-нибудь людное место, где можно будет хотя бы напиться и перевязать рану. Ну и выяснить – какого хрена я здесь делаю?

Впереди, левее дороги, из серого марева, проступило какое-то низкое здание похожее на длинный большой сарай. Мой провожатый направлялся именно туда.

- Это станция наша, Откудово – не оборачиваясь сказал дед. – По путям до нее далековато, вот и срезали мальца по полю… Щас придем – согреешься. Там, у Клавдии в буфете чай знатный, ну и голову перевяжешь… она же тебя и подлечит.

- Спасибо, дедушка. А зовут-то вас как? – поинтересовался я.

- А зови дед Пихто – неожиданно ответил дедок и громко хохотнул. - Шучу я. Иваном меня кличут, по отчеству Васильевич. Можешь просто Василичем звать, как все зовут. Ну вот… пришли.

Прямо перед нами в темноте виднелось грязно-желтое облупленное здание, на котором по фронту проступали полустертые буквы «ОТКУ… ВО» и отпечаток от больших часов, украшавших когда-то фасад. Одинокий фонарь у входа мерцал тусклым оранжевым светом. Но окна станции горели ярко, и, судя по шуму и хаотичному движению теней на стеклах и стенах, пассажиров и провожающих было довольно много. Постояв еще мгновение, мой шутник-проводник открыл старую, побитую жизнью дверь и зашел внутрь. Я незамедлительно последовал за ним.

Вестибюль станции и оба зала: кассовый и зал ожидания, действительно, оказались полны народа. Наверное, еще вчера я бы сильно удивился, увидев ночью в маленьких помещениях заштатной станции две сотни людей, но сегодня сил думать о чем-то и удивляться уже не было, я был слишком измотан и разбит. Причем разбит в буквальном смысле. Надо было срочно отыскать медпункт, потом умыться и, наконец, согреться. Лучше водкой – как-то оно лечебней и быстрее. Я огляделся в поисках деда, но его уже и след простыл. Я подошел к стоящему рядом мужчине средних лет и спросил у него местонахождение медпункта. Он посмотрел на меня, как на пустое место и вяло махнул рукой куда-то себе за спину. Его глаза с расширенными зрачками смотрели сквозь меня. И он еще, гад, улыбался. У меня появилось сильное желание врезать ему прямо между глаз, но, пока я собирался с мыслями, пустоглазый незнакомец уже куда-то ушел. «Вот, сука, этот уже согрелся… - зло подумал я, подходя к следующему - ладно, спросим еще… »

Но и следующий гражданин не удостоил меня ответом, он растерянно переминался с ноги на ногу и, казалось, не понимал, где находится. Это мне очень не понравилось. Я дал небольшой круг по залу, подходя к гуляющим, стоящим и сидящим людям, но никто не обращал на меня внимания. Я толкал их плечами, наступал на ноги, пытался хамить – бесполезно. Люди, заполнившие залы не видели меня или не хотели видеть. Они все были разные: старые и молодые, мужчины и женщины, худые и не очень. Но общим у всех было одно – глаза. Пустые и бессмысленные. Словно кто-то вынул из их голов некий «блок», отвечающий за эмоции и теперь они, горемычные, даже не понимали, насколько это ужасно и противоестественно.

- А, вот вы где… - кто-то осторожно тронул меня за плечо. Я оглянулся и увидел высокую худую женщину в халате и шапочке цвета морской волны. Она внимательно осмотрела меня с головы до ног и, вытащив из кармана блокнот, что-то пометила в нем розовым маркером.

- Здравствуйте, меня зовут Клавдия – сказала она низким грудным голосом. - Вам нужна медпомощь и что-то согревающее… Идите за мной.

Я только было открыл рот, что бы назвать свое имя, но Клавдия развернулась на месте и, не оглядываясь, пошла через зал сквозь толпу. Мне ничего не оставалось, как пойти вслед за ней. Мы прошли весь зал и через дверь с надписью «Служебный вход» оказались в темном коридоре. Клавдия на секунду замедлила шаг и вытащила из кармана ключ. Через десять шагов она остановилась у двери без надписей и табличек. Клавдия открыла замок и мы вошли внутрь.

Комната была крохотной, но оснащена была очень хорошо. Я, конечно, не спец в этих вопросах, но по обилию шкафчиков с лекарствами, каких-то приборов и мониторов, можно было заключить, что все это – слишком хорошо для станционного медпункта. Клавдия усадила меня на стул и стала готовить какие-то инструменты и лекарства. Все это она проделывала в абсолютной тишине, не проронив не слова. Я едва успевал следить за ее быстрыми и точными движениями, но затянувшаяся тишина стала меня тяготить.

- Хорошо тут у вас – попытался я начать разговор. – Аппаратура… как в Москве, ей богу…

- Спасибо, не жалуемся… - ровным, лишенным эмоций голосом, ответила Клавдия. - Ну что же, больной, давайте начнем…

- Меня Андрей зовут – вторая попытка представиться оказалась более удачной. - А мне про вас Иван Васильевич говорил, когда мы с ним сюда шли.

Клавдия удивленно посмотрела на меня, подняв брови.

- Только хорошее – поспешно сказал я. - А про ваш знаменитый чай – даже несколько раз.

Клавдия, как мне показалось, смущенно улыбнулась, но тут же, напустив на себя серьезность, взялась за дело. Первым делом она промыла мне рану на щеке, обработав ее перекисью водорода и смазав края йодом. Потом наложила повязку и я стал похож на замаскированного Ленина с псевдофлюсом из фильма «Ленин в октябре».

- Не волнуйтесь, это ненадолго – успокоила меня Клавдия. - До свадьбы, так сказать… а то и раньше.

- Да я и не волнуюсь, - сказал я, осторожно трогая пальцем повязку. - Надеюсь все самое плохое уже позади…

- Очень может быть… - задумчиво ответила Клавдия и достала из шкафчика шприцы и какое-то лекарство в белой упаковке без надписей.

- Давайте-ка я вам вакцину поставлю. Против столбняка. А то мало ли что…

Клавдия очень ловко вынула шприц и, вскрыв упаковку, набрала из матовой бутылочки светло-розовую жидкость.

- Закатайте рукав… так… хорошо… посмотрим на ваши вены… отлично…

- А разве не в плечо ставить будете? – удивленно спросил я.

- Нет, это внутривенно… для скорейшего всасывания… специальный состав… - ответила Клавдия улыбаясь, но глаза смотрели настороженно. - Да вы не переживайте так, сейчас уколемся и будете отдыхать...

Надо отдать ей должное – уколы Клава ставить умела. Я почти не почувствовал, как игла проткнула кожу и вошла в вену. По руке разлилось приятное тепло, захотелось закрыть глаза и уснуть.

- Ну вот и все. А теперь пойдемте, я налью вам нашего фирменного чаю с травками, ну и бутербродики сделаю...

Клавдия погладила меня по руке и вышла из кабинета.

Я медленно поднялся и неторопясь поправил рукав рубашки. Все хотелось делать медленно: медленно ходить, медленно говорить, даже думать - медленно. Спешить было некуда. Во мне росло чувство, что я наконец-то попал домой. Не в конкретное место, с адресом и номером квартиры, а – домой. Туда, где радостно сердцу и спокойно душе. Глупо улыбаясь, я медленно вышел из кабинета и пошел по темному коридору вслед за Клавдией.

В станционном буфете было пустынно, в воздухе витали запахи общепита и запустения, но салфетки стояли почти на каждом столе, как и соль-перец-горчица. Кое-где даже имелись зубочистки.

Клавдия уже стояла за буфетной стойкой. Она вынимала из холодильника замороженные сэндвичи и укладывала их в микроволновку.

- А я тут одна в двух лицах – извиняющимся тоном сказала она. - Персонала не хватает… пока. Вот и приходится крутиться.

- А почему у вас ни вина ни водки? Даже пива, и того нет – спросил я, оглядывая витрины.

- Зато у нас отменный чай, вы попробуйте – казалось, Клавдия не слышала мой вопрос. - Сейчас заварю – останетесь довольны.

На меня как-то разом навалилась усталость, не хотелось ничего выяснять и спрашивать. Не хочет Клава-буфетчица говорить, куда пропала водка – и хрен с ней. И с Клавой, и с водкой. Дайте мне мой чай с бутербродами и можете быть свободны.

Я плюхнулся на стул за первым попавшимся столиком, лег головой на стол и закрыл глаза. Надо было думать, что делать дальше, как выбираться отсюда и выяснить, когда ближайший поезд и куда он идет. Но умные мысли покинули мой разум, хотелось спать и ни о чем не думать.

- Ближайший поезд подойдет утром, - голос Клавдии прозвучал совсем рядом. - Часа через четыре… а вот и ваш ужин.

«Она что? Читает мысли? – удивленно подумал я, - Яснослышащая Клавдия? А впрочем… » Я оторвал голову от стола и увидел Клаву с разносом в руках. На нем стояла тарелка с парой больших дымящихся сэндвичей и два стакана с чаем в серебристых подстаканниках.

- Приятного аппетита… Андрей – сказала Клавдия, аккуратно расставляя мой ужин на столе. - Я отойду ненадолго… дела. А вы кушайте, кушайте…

И тут я действительно понял, что невыносимо хочу есть. Я не ел часов двенадцать, да еще такой стресс, неудачное падение, прогулки под дождем и сама атмосфера тайн и загадок очень способствовали развитию дикого аппетита. Поэтому я схватил еще горячие бутерброды и запихнул их в себя почти не ощущая вкуса. Потом в три глотка выпил стакан чая и вдруг почувствовал, как становится хорошо, как расслабляются руки-ноги и закрываются глаза. Через миг я уже спал, уронив голову на стол.

Мне снился бесконечно длинный состав, летящий куда-то прямо в закат, в огромный красный шар солнца, вагоны пролетали мимо моей станции, мне махали руками, сотни, тысячи рук, «эй, давай с нами!», они были все там, а я на перроне, совсем один, я махал им в ответ, бежал на негнущихся ногах, воздух был прозрачен, но тягуч, как патока, бежать, бежать, но нет сил, я не мог двинуться, не мог дышать, боль в груди, какой-то плачь за спиной и слабый голос: «Ляля! Ляля! Вернись… », а потом перрон кончился, и я падал в пропасть, и ужасный удар о землю, а за мгновение перед этим последняя мысль: «Мама! Почему я не умею летать?!», парализующая и рвущая сердце, страшнее, чем само падение, страшнее, чем смерть, потом боль, свет, много света, и вдруг чье-то нежное касание, чьи-то теплые губы в клубничном сиропе, и я уже лежал в постели, бинты, бинты и что–то алое на подушке и липкое, как сироп или кровь, и много позже я ехал куда-то, уставший и больной, за окном летел мокрый снег и декабрь бился лентами на ветру, срывая розовые сердечки «merry christmas» с окон, а мне было холодно и одиноко, я был никому не нужен, совсем никому на целой земле, я был снова один в забытом богом городке, вокруг стояли люди с пустыми глазами и улыбки их были как приговор, а я хотел понимания, хотел любви, хоть чуть-чуть, я выворачивал карманы, надеясь купить хотя бы миг этой нужности кому-нибудь, монеты падали на каменную мостовую, разлетались, звенели и таяли, они были моим последним богатством, больше ничего, кроме души, я ползал по этим камням среди тающих луж, царапая в кровь колени, хватал чьи-то ноги, молил о пощаде или о смерти, захлебывался слезами и понимал, что это – все, конец, и кто-то там, высоко в равнодушном небе грозно спрашивал: «Это всё? Ты уверен?»…

- Это всё? Ты уверен?

- Всё… как есть всё… а ты чего хотела-то, девонька, что бы я тебе роту хлопцев привел? Скоротать вечерок… ха-ха…

Я понял, что уже не сплю и открыл глаза. Прямо передо мной у буфетной стойки стоял дед Василич, а над ним нависала Клавдия. Василич был невозмутим, несмотря на столь грозный вид своей собеседницы, он неторопливо пил чай «в прикуску» с рафинадом и щурился от удовольствия.

- Василич, ты точно все свои сектора прошел? – строго переспросила Клавдия.

- Фу ты, глупая баба… сколь раз говорить – прочесал все, один за другим… квадратно-гнездовым способом – ответил дед Иван, пряча улыбку в бороду. – Промок вот только до нитки. Плесни-ка мне еще кипяточку… только без этих … твоих штучек….

- Тебе все «штучки» мои как слону дробина… Не бойся, ты ж у нас волонтер, то есть свой. Значит, я записываю: сегодня 7 человек…

Клавдия вытащила из-под буфетной стойки ярко-красный мини-ноутбук, включила и забарабанила пальцами в ожидании загрузки системы.

- Ох, смотри Иван Васильевич, поменяем тебе профессию… - усмехнулась она.

- Ты лучше своим скажи, что бы аккуратнее… это самое… А то поубиваются ведь… - с нажимом сказал Василич. – И вообще… неужто нельзя сразу… на место…

- Умный ты что-то больно стал… - проворчала Клавдия. – Болтаешь много… Меньше говори – дольше проживешь…

«Не хило здесь фельдшеры-буфетчицы живут… » - расслабленно подумал я, глядя сквозь стакан на Клавдию, – «Тут тебе и флайбук и вакцина какая-то новая. Это в такой-то дыре… ». Но именно в этой «дыре» я сидел и согревался горячим чаем, который мне так расхваливал дед Иван. «А вот, интересно, почему все же в буфете нет ни водки, ни коньяка… » - мысль оборвалась на полпути, размышлять было лень. Я протянул руку и взял стакан.

Чай был и в правду отменный, с терпким привкусом мелиссы и еще чего-то неуловимо знакомого, я так и не смог вспомнить чего. Что-то из детства – ваниль и карамель. Второй стакан чая я пил неторопясь, смакуя, и мне все больше нравилось. Я откинулся на спинку стула и посмотрел по сторонам. Соседние столики стали занимать люди, они все подходили и подходили. Они двигались так же медленно, как и я, видимо им некуда было торопиться. Ближайший поезд, как мне уже объяснила Клавдия, ожидался только утром.

Остатки сна испарялись из моего сознания, а освободившееся место заполняла апатия. Я смотрел на окружавших меня людей, а видел лишь блеклые тени, я, наверное, тоже стал тенью, стал одним из них. «Если сейчас добраться до зеркала – подумал я лениво, - И посмотреть на себя, то - десять к одному – глаза мои будут точь-в-точь, как у моих попутчиков… ». Я уже мысленно звал всех окружающих меня людей попутчиками. Я уже знал, что утром сюда придет поезд, мы сядем в вагоны и поедем. Для меня больше не стоял вопрос: куда? Не все ли равно: на север, на юг, на восток – прошлая моя жизнь закончилась и совершенно не важно, почему и как это произошло, тем более что там было не так уж и хорошо, а скорее наоборот, а здесь – лучше, я это чувствовал, теперь здесь будет мой дом, мой мир, моя жизнь.

Вдруг на какой-то миг я осознал, что это не моя мысль и не мой голос говорит это внутри меня, я попытался вскочить, свалив на пол стакан. Жалобно звякнули осколки. Но ноги не слушались меня, как будто я внезапно заболел атаксией и не мог не то что двигаться – не мог стоять. Вцепившись руками в спинку стула, я очень медленно стал опускаться на сиденье и через секунду снова сидел за столом и ничего больше не хотел.

– Еще чаю? – участливо спросила Клавдия

Ее голос, раздавшийся прямо над моим ухом, был нежен и бархатист.

– Не стесняйтесь, здесь все свои…

* 5 *

Другое время. Другое место.

- Квадраты 05-77 и 06-77 твои?

- Да, сегодня я там апостол Андрей… рыбачу помаленьку… вылавливаю «человеков»…

- Сегодня там проявился… секунду… а вот… номер 1348-77… сейчас он наверное в Откудово. Боже, кто придумывает имена объектам? Откудово… Посмотреть бы в глаза этому человеку…

- Лучше не надо, у них там, в Главном управлении, народ «отмороженный» на всю голову, по-моему, достаточно один раз посмотреть в глаза Алуне…

- Да уж… этот ее знаменитый «снежный взгляд»… но я не об этом…

- Я так и понял… а что тебе дался этот номер… как его там… 1348-77?

- Танга просила присмотреть за ним…

- Танга? Это уже интересно… Каким боком тут Отдел Психологии? Или им мало своих проблем, хочется окунуться в омут оперативной работы, в самую грязь, «в поля», так сказать…

- Это ее бывший… и давай без комментариев. Просто сопроводи как надо и подбери окружение… поезд уже на подходе. Кто там у нас потолковей?

- На том радиусе?… сейчас… А вот – Янна. Личный номер Т13-13. Я с ее шефом свяжусь, чтобы она забрала нашего клиента в свой вагон. Тоже, кстати, № 13…

- Счастливые у нее номерки, ничего не скажешь… Только Зуна не посвящай особенно… так… общие фразы. Если будет приставать с вопросами – переведи его на меня. Ну, все… до связи…

* 6 *

Наверное, я снова уснул, потому как первое, что я почувствовал, открыв глаза - боль в шее. Все-таки спать за столом чертовски неудобно и можно очень легко заполучить острый шейный хондроз, что, в общем-то, и произошло. Зато прояснилась голова и в ней как-то все уложилось по полочкам и ящичкам. Вернее, просто больше нечему было «укладываться», прошлое затянуло какой-то пеленой, я пытался что-то вспомнить, но память не реагировала на мои желания. Зато будущее было светлым и чистым, не обремененным планами и образами. Мое новое «я» было цельным и простым. Глупые вопросы «зачем?», «почему?» отсутствовали напрочь. Я больше не мучился вопросами. Все было предельно ясно и понятно.

За окном была все такая же серая мгла, но стало светлее. Видимо это и было «утро». Вокруг меня началось движение, мои попутчики, спавшие тоже кто за столами, кто прямо на полу, начали подниматься, греметь стульями и разбредаться кто куда. Я тоже встал со своего стула и, осторожно обходя лежащих людей, направился к выходу. На улице было влажно, как после дождя, но не было той свежести, какую приносит гроза, не было ветра. Воздух был неподвижен, звуки вязли в нем будто в вате.

Слева, где-то за станцией послышался приближающийся звук медленно идущего поезда. Дважды сипло крикнул гудок и состав длинной зеленой змеей вполз на первый путь. Мягко сработали тормоза и поезд, с шипением, замер. Я стоял на перроне совсем один и смотрел в занавешенные окна остановившихся вагонов, пытаясь разглядеть в них людей, заехавших в это, богом забытое место, но никакого движения не увидел. Вагоны были пусты, занавески на окнах аккуратно задернуты, двери плотно закрыты. Потом взгляд мой упал на белую табличку в середине стоящего передо мной вагона. Свежей черной краской на ней было выведено: «Откудово – Кударск». «Значит, это специально для нас – подумал я, - и начальная точка путешествия здесь».

На перрон стали выходить люди, они вытягивались по перрону вдоль состава, толпа становилась все больше, но каждый в этой толпе стоял сам по себе. Все молчали. Просто стояли и смотрели в темные окна вагонов. Меня вдруг охватила невыразимая тоска и такая обреченность, что сердце мое сжалось в холодный маленький комочек. Я вдруг вспомнил погожий летний день восемнадцать лет назад, почти такой же перрон и пыльный состав, который увозил меня далеко, на другой конец страны в «учебку» ВВС ПВО, и чувство тоски и обреченности, точь-в-точь такое же, как сейчас. Только тогда я знал, что это не навсегда и возвращение мое может произойти даже раньше положенного – я был студентом и первые свободные депутаты свободной страны уже готовили указ о досрочном возврате студенческой братии из казарм в кампусы и аудитории…

- Дорогу! Дорогу! – долетел до меня чей-то громкий хрипловатый голос. - Разрешите пройти…

Я оглянулся и увидел, как через молчаливую толпу пробиралась группа девушек во главе с высоким седым мужчиной в черной одежде, неуловимо напоминающей армейскую униформу. Да и выправка выдавала в нем человека военного – зычный голос, короткие четкие движения и цепкий взгляд.

За ним шли десять девушек в синей форме проводниц. Я попытался рассмотреть их и тут же отвернул голову – слишком холодными оказались взгляды девяти пар карих и серых глаз. И лишь одна девушка шла, опустив голову, словно бы думая о чем-то своем, очень важном, совершенно игнорируя окружающую ее действительность. Когда проводницы прошли мимо, я еще раз посмотрел им вслед и вдруг одна из девушек, та самая, не замечающая ничего вокруг, неожиданно оглянулась и ее зеленые глаза, выхватив из серой толпы мое лицо, внимательно посмотрели прямо внутрь меня. Всего секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы пелена, укутавшая мою память, начала расползаться, как старое полотно. Мимолетный взгляд зеленых глаз незнакомки напомнил мне что-то очень важное, то, что было частью моей жизни, частью меня самого. То, без чего я не мог и не хотел жить.

«… у нее были зеленые глаза, и она была совершеннейшим ребенком…»

Я вдруг осознал, что до этой секунды как будто сидел в душном резиновом шаре, куда меня (а точнее мою память) поместили обманом, против желания, подавив волю какой-то розовой гадостью. Я сидел там, внутри, слабый и жалкий, ощущая привкус талька во рту, дышал мертвым затхлым воздухом и ничего не хотел. Я должен был остаться в этой тюрьме навсегда, у меня не было шансов, но кто-то, словно мой ангел-хранитель, пришел за мной, чтобы спасти, вытащить меня из этого плена. И этот «кто-то» просто заглянул мне в душу, в самую ее глубину, туда, где скрыта истина, которая есть в каждом, но о которой я давно забыл. Мой ангел-хранитель проткнул взглядом своих изумрудных глаз эту резиновую тюрьму как иглой, и в тот же миг – ба-бах! – шар взорвался и я вылетел из темноты прямо в синее небо, туда, где яркое солнце и свежий морозный воздух обжигал мне легкие, но я дышал, дышал, дышал и не мог надышаться...

И тут я всё вспомнил – всё разом, все события, все факты и эпизоды своей жизни. Они прорывались из небытия сотнями, тысячами, они сыпались градом, налезали друг на друга и громоздились монбланами, им уже не было места в моей бедной голове. Я вдруг почувствовал, что задыхаюсь, мне не хватало воздуха, а в глазах вспыхивали ярко-розовые звезды и беззвучно разрывались, впиваясь в мозг миллионами осколков. Я попятился назад, хватая широко разинутым ртом воздух и, запнувшись о чьи-то ноги, кулем повалился на разбитый асфальт перрона.

* 7 *

У нее были зеленые глаза, и она была совершеннейшим ребенком. Совсем не глупая, нет… наверное, просто наивная, и именно этим настоящая. Но имевшая свое мнение (почти всегда очень забавное) по всем вопросам. «Скажи, я правда сумасшедшая?» - часто спрашивала она, после какой-то очередной своей «истории», в которые так часто попадала. У нее постоянно что-то разбивалось, ломалось и терялось.

Это было целую жизнь назад, на первом курсе политеха. Ее звали Ольга, но все вокруг называли ее Лялька. Милый детский взгляд, солнечная улыбка. И голос… Голос, который Андрей запомнил навсегда. В нем было что-то такое… то, что трогает сердце мягкой лапой, но ты всегда помнишь - где-то там, совсем рядом спрятаны острые коготки.

Их не связывало почти ничего, и когда Андрей задавал себе вопрос «почему мы вместе?» - он понимал, что ответ очень прост. Просто он хотел ее видеть, хотел говорить с ней, прикасаться к ее коже, гладить ее волосы, держать ее тонкие пальцы в своих ладонях. Он мог сидеть рядом с ней часами, слушать ее голос и глядеть в ее изумрудные глаза. Вряд ли это была любовь, скорее «тактильный и эмоциональный голод», как сказал бы любой психолог, ведь Андрей остался тогда совсем один, а она все понимала, она была старше его на целых два года и мудрее на целую жизнь.

Через год их знакомства, почти в середине лета Андрею неожиданно принесли две повестки из военкомата, первую с буквами, напечатанными черным цветом, и почти сразу же вторую – с красными буквами, будто военком лично, своей кровью, написал ему явиться с вещами 30 числа текущего месяца по такому-то адресу и отдать свой долг Родине.

За день до ухода в армию они встретились, поболтали ни о чем, сидя на старой разбитой скамейке где-то в дебрях заброшенного парка. Был пасмурный июньский день, очень сырой и ветреный. Андрей, стараясь выглядеть равнодушным, сказал ей, как будто невзначай: «Я завтра уезжаю. Далеко и надолго. На две зимы. Напишешь мне письмо?». Ляля улыбнулась ему, закрыв свои зеленые глаза. Казалось, она не понимала, что они не увидятся долго-долго. «Пока» - сказала она, как обычно, распевая слова. – «Будь осторожен. А письма… ». Она смешно наморщила свой носик и утвердительно покачала головой. «Хорошо, я напишу… только не проси ждать тебя… я же глупая и ветреная… ». Она сидела, похожая на воробушка, в его большой куртке, строила ему смешные рожицы и ее глаза смеялись…

Это было самое будничное прощание в той его жизни. А на следующий день совсем другая жизнь накрыла Андрея с головой.

От нее было три письма. Всего три. Они были чудные, наивные и, как всегда, милые. Ляля писала про свою новую работу, про то, как ездила в Ташкент и там купалась ночью в фонтанах: «Представляешь, я вела себя как б...ь! Правда я сумасшедшая?». Это было так забавно и так далеко от того перевернутого мира, в котором в тот момент находился Андрей, что, казалось, он читал рассказы о какой-то далекой, неведомой стране, в которой люди могут спать сколько хотят, гулять босиком по асфальту и не знают, что такое «сорок-пять-секунд-отбой».

Она писала, что стала курить, он отвечал, что привезет ей сигареты «Sant Moritz», которые пахнут горьким шоколадом. На самом деле, Андрей даже не слышал о таких сигаретах, но ему, как-то после отбоя, рассказал о них (и еще много о чем) их взводный комсорг Миша. Миша был очень продвинутым человеком, жил в столице, имел видеомагнитофон и даже видел фильм «Глубокая глотка». И, засыпая после Мишкиных рассказов, на своем втором ярусе, Андрей представлял, как Лялька, улыбаясь и закатывая глазки, вдыхает синий дым тонкой сигареты, а он сидит рядом и держит ее тонкие пальчики в своей ладони.

В последнем письме она написала, что, наверное, выйдет замуж, что ей все надоело и вообще она устала… Этих писем больше нет – солдатам не разрешали долго хранить почту и Андрей спрятал их в Ленинской комнате, под потолком, а когда уезжал из «учебки», то забыл забрать. Может быть, они и сейчас лежат где-то там – три белых листочка в клеточку, о которых он помнил всегда.

Через 15 месяцев, по депутатской «амнистии», Андрей вернулся в свой город и сразу пошел к ней. Дверь ее квартиры открыл какой-то высокий парень в трусах и сказал, что Ольги нет дома. Стоя перед закрытыми дверями, Андрей вдруг поймал себя на мысли, что ему совсем не было больно и обидно. Ему было никак. Он вышел из ее подъезда, сел на скамейку и сидел так до самых сумерек, пока не начался дождь.

Потом было много всего, она родила дочку, развелась и всегда была где-то рядом. Андрей часто вспоминал ее, но не звонил. Зачем? У них давно были разные жизни. Они ходили разными дорогами и по-разному смотрели на мир. Но однажды Андрей все-таки снял телефонную трубку и набрал ее номер. И они опять встретились. И все было как раньше. Ну, или почти как раньше. Они гуляли по затерянным тропинкам старого парка, которые, наверное, помнили их прежних, уже не беспечных, но еще полных надежд.

Ляля рассказывала Андрею грустные истории своей жизни. Она жаловалась, что наконец-то встретила хорошего человека, и он звал ее уехать с ним то ли в Прибалтику, то ли еще дальше, а она испугалась. Испугалась оставить маму, покинуть город, в котором родилась и выросла, все то, что было привычным и родным. И тогда они расстались. Андрею было больно видеть ее слезы и он целовал ее мокрые печальные глаза, а вокруг был фантастический осенний день, солнечный и теплый. И в нем было разлито столько умиротворения, столько тишины и спокойствия, что Андрей почти не слушал ее. Старый парк был пуст, но они нашли какого-то мальчишку («Андрюша, посмотри на него – это же вылитый Маугли… Мальчик, как тебя зовут?»), Андрей дал ему свой фотоаппарат и маленький Маугли снимал их на фоне желто-красных деревьев и синего неба, а Андрей боялся, что пацан вот-вот убежит с «мыльницей» куда-нибудь в заросли шиповника.

Андрей тогда не знал, что эта встреча будет последней, он просто надеялся, что как-нибудь случайно встретит ее, но они жили слишком далеко друг от друга. Во всех смыслах. Многое забылось, стерлось из памяти, но то ощущение теплого осеннего дня и странной встречи двух людей в нем – оно осталось:

Как медленно, как тихо, как печально
Ласкает солнце сердце октября
Я чуть дышу, я так боюсь нечаянно
Разрушить то, что сгинет за моря
Неотвратимо.
Еще миг – и сгинет
Умрет в холодном сумраке ночей
Как те дрова, которые в камине
А я живой останусь.
И ничей…

У нее обнаружили рак желудка. В последней, четвертой стадии. Врачи разводили руками – слишком поздно. Андрей не видел ее в те страшные дни, он был далеко. Между ними было почти четыре тысячи километров и никакой возможности их преодолеть. И Андрей был благодарен тем сложным обстоятельствам жизни, за то, что они уберегли его от их последней встречи, как бы цинично это не звучало. Та умирающая девушка, больше похожая на обтянутый желтой кожей скелет, не могла быть Лялькой. Разум Андрея отказывался принять это. Он не мог поверить, что так бывает. Что бессилие и боль могут снова прийти к нему, как в том страшном июле. И это «возвращение боли», эта ностальгия (в своем истинном значении) вновь заполнила его сердце.

Она умерла в конце декабре, в тишайший солнечный день, на католическое рождество и в этом не было никаких «знаков проведения», фатума и прочей мистической ерунды. Ничего судьбоносного не было в очередной победе костлявой старухи с косой, как и не было самой судьбы. Андрей давным-давно не верил во всю эту религиозно-оккультную чушь. «NO FATE» - он хотел, как Сара Коннор вырезать острым ножом эти слова в своем сердце, но это было лишним. Лишним и никому не нужным. Просто в тот день короткая Лялькина жизнь выкатилась последней слезой из ввалившихся, когда-то таких зеленых, глаз и Ляля ушла в лучший из миров, где нет боли и страданий. Андрей снова остался один, и счет его потерь стал больше на одну смерть.

… А я останусь жить, бродить по лужам
Пить кофе вечерами и грустить,
Когда в мое окно заглянет стужа
И ляжет снег.
А я останусь жить.
И проживу, не думая о прошлом
И буду верить, что прожил не зря.
Вот только солнце не ласкает больше
Израненное сердце октября…

Он не был на похоронах, не видел ее могилу и больше никогда не приезжал в свой, когда-то такой родной, город. И с тех самых пор ни одну из своих новых знакомых он никогда не называл Лялей, потому что для него Ляля навсегда осталась только одна - милая девочка с солнечной улыбкой и зелеными глазами ангела.

* 8 *

- Андрей… вы меня слышите? Андрей?

Голос был тихий и какой-то очень домашний. Я с трудом разлепил веки и увидел перед собой симпатичное незнакомое лицо в обрамлении локонов цвета спелой пшеницы. Большие зеленые глаза смотрели на меня с участием и заботой.

- Ну вот и отлично… - произнесла незнакомка и взяла меня за руку. - А то я уже почти испугалась.

- Ляля… - прошептал я еле слышно.

- Меня зовут Яна – мягко сказала девушка. - А вы – Андрей, и я очень рада познакомиться с вами. Правда-правда…

Я попытался подняться, но Яна осторожно и в тоже время решительно остановила меня.

- Не надо, Андрей… Вам необходимо немного полежать… давайте я поставлю вам укольчик… и вам сразу станет легко и …

Яна запнулась на полуслове и удивленно посмотрела на меня. Наверное, мое испуганное лицо и судорожное мотание головой выглядело нелепо.

- Не надо… не надо уколов – я постарался, чтобы слова мои звучали серьезно и веско. - У меня аллергия…

- Аллергия на что? – все также мило улыбаясь, поинтересовалась Яна. - На мое лекарство не бывает аллергии… или вы так боитесь уколов?

- Я чувствую себя хорошо. Не надо уколов, я вас прошу – я сделал печальное лицо и улыбнулся максимально вежливо. - Лучше просто воды…

Яна покачала головой, и, повернувшись, взяла со столика у окна бутылку минеральной воды. Продолжая улыбаться, она наполнила минералкой половину стакана. Слегка приподняв меня, Яна помогла мне напиться. Ее рука крепко и в то же время нежно держала мою голову. Я пил прохладную минералку и не мог понять, что мне приятней: утолять жажду или чувствовать мягкое тепло ее руки.

- А повязка? – я осторожно потрогал щеку. Повязки не было, но порез был аккуратно заклеен пластырем

- Это я сняла повязку ну и … спасала вас как могла.

- Вы мой ангел-хранитель – проговорил я, допивая воду.

- Ну что ж… больной – сказала Яна с напускной серьезностью, опуская мою голову на подушку, - я прописываю вам постельный режим, хотя бы полчаса… вы лежите, а я пойду – дела. Через полчасика я вернусь и будем устраиваться…

И, подмигнув мне, она ушла.

Я решил осмотреться и понять, где я и что же все-таки происходит? Оглядевшись вокруг, я понял, что лежу в купе на нижней полке в вагоне какого-то поезда, который ехал куда-то, качаясь и стуча колесами на стыках. Купе было узкое и двухместное – скорее всего это было купе проводников. И Яна, естественно, была проводницей. Одной из тех десяти девушек во главе с высоким седым «военным», которые прошли мимо меня там, на перроне. Это именно ее взгляд послужил детонатором того «взрыва», который освободил мою память и разрушил чей-то дьявольский замысел по превращению меня из человека в овощ, но я пока не знал главного – кому и зачем это нужно.

Я лежал и думал. Пытался воссоздать картину происходящего. Там, на перроне, мне стало плохо и я, по всей видимости, свалился без чувств. А дальше – объявили посадку, все мои «пустоглазые» попутчики расселись по вагонам или их рассадили, ну и меня занесли в вагон, не бросать же. Сомневаюсь, что кого-то оставили или кто-то убежал.

А вот насчет уколов у меня сомнений не было. Без них вряд ли будущие пассажиры, заполнившие станцию, а затем и вагоны поезда «Откудово - Кударск» были бы так инертны и покорны, как стадо баранов. Скорее всего, они и сейчас такие же. Хотя, не факт. Если у меня получилось избавиться от «наваждения», то можно предположить, что кто-то еще мог сделать то же самое. Но как найти таких людей? И есть ли они вообще.

И самое главное: жизненно необходимо было понять – что здесь происходит. Почему я и все эти люди оказались там (вернее здесь), за какие грехи? И куда везет нас этот поезд? Вопросов было много, даже слишком. А я был один.

«Самое важное сейчас – думал я, - не выдать себя, делать вид, что я «как все», не выделяться, меньше говорить, больше слушать, не принимать никаких лекарств, никаких уколов, не пить подозрительных жидкостей». Но вдруг я понял, что это невозможные условия. Ведь надо было что-то есть и что-то пить. А значит, тем, кому все это нужно, подмешать любую гадость в еду или питье элементарно просто. Но как мне обезопасить себя? Я должен был найти выход из создавшейся ситуации. И тут до меня дошло: мне нужен помощник! Или даже сообщник. Тот, кому я смогу доверять, кто имеет возможность влиять на ситуацию и кто поможет мне найти ответы на все вопросы. Осталась самая «малость» – найти такого человека. Но сколько же дней или недель придется потратить мне, что бы познакомиться и узнать людей, едущих со мной в поезде? А если наш путь будет коротким? А если я не смогу покинуть свой вагон? А если никто не захочет даже говорить со мной, как это было на станции? Я был снова в тупике. Мой хитроумный план рассыпался на глазах. Меня охватило противное чувство собственного бессилия. «Бес-пер-спек-тив-няк! – грустно подумал я, - Ну и хрен с ним, пусть все идет как идет… Сейчас вернется Яна…»

И вдруг единственная разумная мысль промелькнула в моей голове: «Сообщник… партнер… друг… А может подруга?!»

Я рывком поднялся и сел на полку. У меня появился шанс и я был просто обязан его использовать.

* 9 *

Дверь съехала в сторону и в проеме появилась Яна, улыбающаяся и чем-то довольная. Она оценивающе оглядела меня и осторожно присела на край полки.

- Ну, как вы себя чувствуете, Андрей? – спросила она.

- Отлично – ответил я, стараясь говорить без эмоций, согласно «вновь утвержденному плану». При этом я сделал равнодушное и, видимо, очень тупое лицо.

Яна сидела совсем рядом и заинтересованно смотрела на меня. Я физически ощущал, как её взгляд, подобно лучу прожектора, проникает во все мои «тайные комнаты», туда, где я хранил свои секретные планы. Она, казалось, видела меня насквозь, все мои хитрости и уловки. Под ее взглядом я чувствовал себя ужасно неуютно. Актер из меня получился никудышный и я не придумал ничего лучше, как опустить глаза в пол и тяжело вздохнуть.

- Вам плохо? – участливо спросила Яна.

- Яна, давай перейдем на «ты» - быстро проговорил я, надеясь сменить тему беседы.

- Давайте… вернее, давай… - легко согласилась она.

- Вот и отлично… Так, куда ты меня хотела определить? – поинтересовался я, старательно продолжая делать равнодушное лицо.

- В купе по соседству, вернее, через одно купе – там как раз есть свободное место.

- Знаешь, а я бы остался… – вдруг сказал я и поразился собственной наглости. Но тут же оправдал себя тем, что в действие вступил мой новый план по поиску сообщника, а если точнее – сообщницы. А значит, необходимо было перейти в наступление и провести «разведку боем». Хотя дело, если честно было совсем в другом. Как все-таки просто бывает обмануть себя, тем более, когда хочешь быть обманутым!

- Я бы с удовольствием оставила вас… прости, тебя здесь, но не положено – развела руками Яна. – Начальство у меня строгое…

Говоря это, Яна была серьезна, даже немного расстроена, но в глазах искрились смешинки.

- Спасибо тебе, конечно, за заботу – в тон ей ответил я. – Но это было бы слишком хорошо… даже для меня.

Я поймал себя на мысли, что совершенно не могу (и не хочу!) изображать бесчувственную «чурку с глазами», мне хотелось говорить Яне комплименты, шутить и вообще, вести себя «дурашливо». А еще мне очень хотелось обнять ее и ткнуться носом куда-нибудь в шею. Ощутить ее запах, почувствовать дрожь и головокружение, зарыться пальцами в ее волосы и шептать в ухо милые глупости, едва касаясь губами розовой мочки…

«… люблю твои запутанные волосы, давай я позвоню тебе еще раз помолчим… люблю…»

На душе было легко и свободно. Я сидел и улыбался, и мне было наплевать, что Яна, скорее всего, уже обо всем догадалась и под каким-нибудь предлогом попытается сделать мне укол или дать какое-нибудь «замаскированное» лекарство, например… «Например, чай?» - пришла мне в голову еще одна умная мысль.

- Я нашла вам хорошее место в приличной компании – почему-то смутившись, сказала Яна. – Это совсем близко…

Она вдруг замолчала и посмотрела на меня долгим взглядом. «… близко от меня» - говорили ее глаза. Она сидела рядом, и я физически чувствовал искры, пробегавшие между нами. Наши руки почти касались, чуть-чуть, и никто из нас не хотел прерывать это наваждение и необъяснимую негу этой минуты. И тут вагон резко тряхнуло и мы как-то разом пришли в себя. Яна молча встала и очень тщательно стала поправлять сначала юбку, потом жакет. При этом она смотрела куда угодно: на свои ноги, на пол, в окно – только не на меня. Ее излишне серьезное личико выражало озабоченность, скрывавшую растерянность и это было понятнее любых слов.

Я осторожно взял ее за руку, она замерла вполоборота, метнула на меня быстрый взгляд и снова отвернулась. «У беды глаза зеленые» - вспомнилась вдруг строчка старой песни. - «Как там дальше: «… не простят, не пощадят»… Господи, о чем я думаю?!»

- Яна… - я держал ее за руку и чувствовал холод ее тонких пальчиков. Мне захотелось сказать ей много-много добрых и нежных слов, но она оборвала меня.

- Не надо, Андрей… все так некстати… - в ее голосе было какое-то сожаление, даже злость. - Ну что… Пошли?

Честно говоря, уходить мне совсем не хотелось, но делать было нечего. Яна рывком сдвинула дверь в сторону и оглянулась. Я нехотя поднялся и пошел вслед за ней. Яна больше не оглядывалась, но мы так и пошли – держась за руки.

* 10 *

Перед «моим» купе Яна остановилась и осторожно вытянула руку из моей ладони. Я даже не пытался ее удержать, это выглядело бы глупо. Она негромко постучала по белому пластику и привычным движением открыла дверь.

- Проходите, устраивайтесь – сухо произнесла Яна и, не прощаясь, пошла по коридору к себе. Я проводил ее взглядом, но она так и не обернулась. Я перевел взгляд с опустевшего вагонного коридора на свое новое пристанище и его обитателей.

Купе было самое обычное. Старое постсоветское купе с тонкими комковатыми матрасами, грязно-серой занавесочкой на окне и неработающим радио. На трех полках сидели и лежали мои попутчики и они смотрели на меня абсолютно без всякого интереса. Почему-то мне стало вдруг грустно и тоскливо, и я не мог заставить себя переступить порог этого купе. Но делать было нечего, я вздохнул и вошел внутрь, осторожно закрыв за собой дверь.

- Привет, братан – просипел с верхней полки щуплый паренек, представившийся Коляном. Он посмотрел на меня, уже знакомым мне, «отсутствующим» взглядом и тут же отвернулся к стене.

- Добрый день – равнодушно-вежливо поздоровался парень на нижней (под Коляном) полке. - Меня зовут Александр, можно просто Шурик.

А вот Шурик, в отличие от своего соседа сверху, смотрел внимательно и очень даже осмысленно. В его взгляде чувствовалась какая-то внутренняя сила. Он сидел за приоконным столиком, сложив перед собой руки, как ученик.

- Здорово – невнятно буркнул третий пассажир, небритый, с сильно помятым лицом. Я еле разобрал, что зовут его Павел и что он вроде бы даже рад моему появлению. Хотя, может быть, я просто не так расслышал его бурчание.

- И вам не хворать, добрые люди – бодро ответил я – Ну что, куда едем?

Мой вопрос повис в воздухе. Колька и невнятно представившийся Павел уже отвернулись от меня, а господин, назвавшийся Шуриком, так и сидел в позе «прилежного ученика» и глядел в окно. Он или не слышал вопроса, погруженный в свои мысли, или просто не хотел со мной говорить.

Пауза затягивалась. Поняв, что ответа не будет, я молча сел на нижнюю полку напротив Шурика и тоже уставился в окно. За грязным стеклом висел туман (или все-таки дым?), и за его стеной не было видно ничего. У меня зрело стойкое убеждение, что весь состав в целом и наш вагон, в частности, никуда реально не едет. Его просто раскачивают из стороны в сторону, иногда дергают, иногда трясут. И это действие происходит на фоне некой декорации, которую местные дизайнеры из-за скудости средств и ума изготовили в виде тряпичного задника всех оттенков серого цвета, добавив для реальности клочки такой же серой ваты.

- Ты не сказал, как тебя зовут – неожиданно произнес Шурик

- Андрей… меня зовут Андрей – ответил я, чувствуя себя школьником перед строгим учителем. Я ощутил раздражение и легкую злость на этого умника. Захотелось ответить грубо, но я сдержался.

- Ты не выглядишь как… - Шурик на секунду задумался, подбирая нужное слово. – … как зомби. По крайней мере, наши с тобой соседи и в этом купе и в соседних, очень на них похожи.

- Еще несколько часов назад я был именно таким – я вспомнил себя там, на станции, свои ощущения и свою апатию. - «Зомби» - это, конечно, чересчур сильно сказано. Скорее я был «пустоглазым»… так будет вернее.

- Пустоглазым? Очень точное определение - Шурик отвернул голову от окна и посмотрел на меня. – Но как тебе удалось? Пропустить тебя они не могли, договориться с ними невозможно…

«Они? А ведь этот парень что-то знает. – подумал я. – Что-то очень важное. И делиться не спешит, возможно, присматривается?»

- Ты ведь тоже каким-то способом остался нормальным? – я вопросительно посмотрел на Шурика. – Может быть у тебя имеется противоядие?… А может ты сам один из них?

Шурик хмыкнул и снова уставился в окно. Выдержав небольшую паузу, он вновь заговорил.

- Я не восприимчив к лекарствам… практически ко всем. На самом деле, такая особенность моего организма всегда была большой проблемой, но здесь это пошло мне на пользу…

- Уколы? – поинтересовался я.

- И не только, я думаю есть еще что-то. Но, скорее всего, укол – обязательная часть «лечения». А вот зачем? Ты уже думал об этом?

- Я много о чем думал… А больше всего о том, что в «трезвой памяти» долго нам пребывать не придется. Они не дадут. У нас на лицах все написано, так что скрываться долго не получиться…

- И все-таки… как ты выбрался?… Расскажи… – Шурик опять внимательно посмотрел на меня.

Я вкратце рассказал ему, как я оказался здесь и кто явился причиной моего «освобождения». Шурик очень внимательно слушал, ни разу не перебив и не переспросив.

- Есть у меня одно нехорошее предположение, но оно слишком фантастично, чтобы быть правдой – задумчиво проговорил Шурик, когда я закончил свой блитц-рассказ.

- В том месте, где мы сейчас находимся, не может быть ничего «фантастического» или «нереального». Как и не может быть чего-то «правдивого». Мы и так уже в такой нереальности… - я невесело усмехнулся.

- Вот об этом я и говорю… - Шурик замолчал и снова посмотрел в окно, за которым не было ничего, кроме мутной серой мглы. – Сначала я подумал, что сошел с ума и окружающая меня реальность – какая-то чудовищная галлюцинация моего больного разума. Но сумасшедший не может знать, что он сумасшедший. И теперь я думаю, что все гораздо хуже…

- То есть?

- Думается мне, что я уже умер… и ты тоже. И вот они – Шурик развел руками над головой. - Все эти люди вокруг нас... И место это не что иное, как пресловутый «тот свет»…

Мне вдруг показалось, что он действительно свихнулся. Слишком безумны были его слова, да что слова – сама возможность такой мысли была безумной. Я мог поверить во что угодно, но только не в такую «смертельную» историю. Уж я-то точно был живым, и хотя мне было больно и тоскливо, но в голове рождались планы на будущее и помирать я не собирался.

- Мы мертвецы, Андрей… - грустно улыбнувшись, сказал Шурик. – Мы тут все… самые настоящие мертвецы.

(продолжение следует)

Александр В. Шевцов

2008 г.


Deprecated: Function split() is deprecated in /home/users/d/dzet/domains/dzet.myjino.ru/libs/ArticleView.php on line 40

Статьи сходной тематики:

Алунакора. Часть 2. Битва с туманами.
Алунакора. Часть 3. Алунакора
Алунакора. Часть 4. Возвращение

Copyright Все права на публикацию принадлежат RichLife.ru
При перепечатке публикации ссылка на RichLife.ru обязательна.

Комментарии

DZ
Город:
Добавлено: 25.12.2008 13.33.50
Захватило, одним словом. С нетерпением жду продолжения.
ДмитрийRL
mail-to: dmitryRL@richlife.ru
Сайт: http://www.richlife.ru/
Страна:
Город:
Добавлено: 25.12.2008 14.35.09
Захватывает, не то слово! Не мог оторваться, когда читал. Снимаю шляпу перед Александром. Рад, что Бог наделил его таким талантом. Большую часть того, что пишут современные детективщики читать невозможно - бред сивой кобылы, может и комп за них пишет, не знаю, а тут....классно!!! Ждем-с продолжения!!!


прослушать Музыкальный обзор №28 , №29 , №30
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100